Игры для взрослых. и другие рассказы - Александр Прохоров

– Да вот рашпиль подобрал…

– А я думал, это мне только страхи в душу лезут. Ну бросай свою железку, на двоих-то нас теперь вряд ли кто сунется.

Фима бросил рашпиль в лес, так что тот упал в метре от дороги наконечником вниз и почти бесшумно вошел в мягкую землю. Серега ухмыльнулся, ступил с дороги пару шагов и ногой поправил рашпилек так, чтобы он лежал, а не торчал из земли. Потом подошел к небольшой сосенке. Сорвал молодой побег, сунул в рот, стал пожевывать. Обернулся, бросил через плечо:

– Фим, а ты помнишь, как мы эти побеги в детстве с сосенок возле твоего забора собирали? Папаша твой все кипятком нас ошпарить грозил. Забыл, небось? А ты помнишь, как мы их называли? Мы их колбасками называли, смешно.

Ох, Фима не пойму я людей, откуда столько злости!? И на кого? Вот иной раз гляжу: жизнь собачья, крутишься-крутишься – все как рыба об лед. Взял тут на полгода «газель» в аренду, а наторговал на ней вдвое меньше, чем за эту самую аренду заплатил. Не знаю, как теперь долги отдавать. Дети балбесы. Сейчас приду подшофе, жена весь вечер орать будет. А с другой-то стороны: руки-ноги вот они, а остальное… Черт с ним со всем, Фима!

Серега сделал паузу и опять заговорил:

– Завтра встану по утрянке, накину зипунок, выйду по нужде в огород, а под ногами земля, и дух от нее земляной, понимаешь? За поселком солнце встает. И как бы тебе это объяснить? Вроде тихо еще, а жизнь просыпается: то пес цепью звякнет, то птица пролетит. Нет, не умею я тебе этого рассказать, но до чего же жить хорошо, просто до слез! Ты меня понимаешь, Фим?

Восхождение

В это воскресенье Николай встал поздно. Вышел на кухню, залил кипятком быстрорастворимую кашу из пакетика. Пять минут – и никакой готовки. Примостился на кухонном столе, отодвинув разложенные кастрюли.

Пришла мать. Укоризненно оглядела его завтрак:

– Ты все как в походе! Что же ты мою-то кашку не поел, я для кого варила?

– А что у тебя за каша?

– Рисовая с геркулесовой. Как папа любит. Очень полезная.

– Я, мам, такую не люблю.

– Это почему же?

– Я, мам, люблю раздельное питание. Отдельно рис, отдельно макароны… Ты уж не сердись. Потом, ты же вечно ворчишь, что я даже элементарно за собой поухаживать не могу. Я твою кашу поем, а ты в следующий раз скажешь: «Да что ты можешь, тебе же, как в пять лет, мать кашу по утрам варит».

– Ты не умничай давай. Тебе, видимо, деньги девать некуда. Та же каша, только в три раза дороже. Ты мне скажи, мне мою кашу что, выбрасывать?

– Нет, папу кормить.

– Где он, папа-то? Он вон спит и спит. Снотворное ночью примет, а к утру только засыпает. Похоже, совсем день и ночь перепутал. И говорит, что я ему не обеспечиваю режима.

– А ведь он, согласись, прав. Какой же это режим! Одиннадцать часов, а ты его еще не кормила?

– Каша-то вот она, – оправдывается мама. – Как он любит?!

– Ну, мам, не знаю, что и делать. Я что заварил, то и съел. А ты наготовила, и все в помойку!

– Ты все дурака валяешь.

– Нет, я за собой чашку мою. Мам, ты меня явно недооцениваешь. Вот окрутит меня какая-нибудь, приведу домой, нарожаем детей, и все будут просить у тебя кашу. Небось не зарадуешься.

– Балабол, да кому ты такой нужен-то? Ты же за собой убрать не можешь. Чашку он за собой моет! Ты одно помыл, а все остальное забрызгал.

– Все, мам, пошло-поехало. Мужику тридцать скоро, а ты все одну песню.

– А толку-то, что тридцать? Хоть бы и сорок!

– Ну, конечно. Ладно, мам, я пойду погуляю, а то мы наговорим друг другу лишнего. Чего купить надо?

– Иди-иди, пока ты соберешься, я уж давно все купила. Ты встал-то когда? Смотри, только поздно не приходи.

– Хорошо.

– Во сколько будешь?

– Не знаю, не позднее одиннадцати.

– Ну хорошо, а то я, пока тебя нет, не усну. Вчера пришел аж в полпервого, я все лежала, прислушивалась. А потом уже и снотворное не берет, как понервничаешь.

– Мам, да я вчера пришел, еще и двенадцати не было! У тебя же часы спешат минут на сорок.

– Приходи пораньше – примирительно сказала мать. – Я все равно нервничать по своим часам буду. Пока тебя нет, не усну.

– Мам, ты себя послушай. Это же смешно. Мужику почти тридцать лет, а она спать не ляжет!

– Ну, иди, посмейся. Смешливый какой!

– Все-все, ухожу, а то поругаемся. Мамочка, целую…

Сбежал по лестнице, пошел по улице, размышляя о взаимоотношениях с престарелыми родителями.

«Как с ними быть? Ссориться глупо. Доказывать, что тебе не семь лет, что у тебя есть право жить, как хочется? Курить в своей кровати, к себе в комнату женщину привести. А почему нет? Только потому, что они привыкли к нормам той жизни? Так сейчас-то жизнь другая, да разве им объяснишь. Тут, пожалуй, приведешь женщину:

«Кто? Что? Из какой семьи? Какие намерения?» – «Мама, ну какие намерения?!» – у Николая даже без матери закипало в душе.

«Впрочем, нашел тоже на кого обижаться – на мать. Вот говорят: „То, что дали ребенку родители, он отдаст собственным детям“. А родителям? Можно вообще этот долг отдать? Да как его отдашь, если матери, вон, ничего не нужно, только бы сын приходил, как в десять лет, вовремя. Чтоб она себя хозяйкой чувствовала, а он кашу ее ел. За продуктами она сама десять раз сбегает, а то, глядишь, и делать нечего. А можно ли вообще сыновний долг отдать? И как его подсчитаешь?»

Сколько мать с ним набегалась. Родился он поздно. Она замуж-то вышла – ей уже за тридцать было. Потом детей долго не было. Не чаяли, не гадали, и тут вдруг на тебе – поздний ребенок, игрушка на старости лет.

Вышла из больницы, болячки одна за другой, проблемы с зубами, потом с почками, кровь в моче без конца. Оклемалась слегка, так он начал болеть. Выходили, а в пять лет снова-здорово – что только не липло к нему, по каким только центрам мать с ним не моталась! Все республиканские больницы обошла, что были в Союзе. И то слава богу, все бесплатно. Цветы, конфеты – это конечно. Но не было такого, что спасают в первую очередь тех, за кого платят.

С этими мыслями Николай дошел до продуктового магазина, купил универсальный подарок – бутылку портвейна. Прикидывал, к кому же ему отправиться. Прислушался к себе и неожиданно понял, что видеть-то никого не хочется. Даже странно.

Не то чтобы ехать не к кому. Внешностью бог не обидел и мозгами, а потому и друзья, и женщины у него знакомые водились. На тот момент целых две: Валя, которая нравилась ему, и Зина, которой нравился он. Николай иной раз думал уехать от родителей: снять квартиру и не выслушивать бесконечные нотации, но чувствовал, что никуда не уедет, не в его это характере. Одному тошно с валями и зинами того хуже. К тому же на одну не напасешься, а другую потом не выгонишь. Дошел Николай до киоска печати, купил журнал «Афиша». Надо было, наконец, выяснить, куда бедному крестьянину податься. В короткой брошюре был весь спектр развлечений – для ума, для сердца, для желудка и ниже.

Просматривая раздел кино, он неожиданно набрел на знакомое с детства название. Жил когда-то неподалеку от этого кинотеатра и не бывал там тыщу лет. «Как там сейчас?» – подумал Николай и поехал.

Добирался не меньше часа. Снаружи кинотеатр не изменился, а внутри и не узнать: уютнее, чище, светлее, у дверей охранник. И народ толпился с почтением. Николай встал в небольшую очередь. Вспомнилось, как лет двадцать назад покупали здесь же билеты. Вышли тогда с приятелем на улицу, хотели рассмотреть, какие у них места, а тут ветер подхватил бумажку – и на проезжую часть. Как они сновали между машин: только вроде подбежали к фиолетовому листочку, как тут же порывом ветра его опять поднимает в воздух и несет под колеса. И ведь поймали, поганцы! Чудом под машину не угодили. У Николая даже сейчас замирало сердце, будто опасность в прошлом еще не миновала и где-то там подстерегала его, десятилетнего мальчугана. Незаметно подошла его очередь.

Николай очнулся и смотрел сквозь стекло на билетершу.

– Вам какие билеты? – послышался вопрос.

– Ряд десятый в серединке, – сказал Николай, подавая сотню. Сколько же он не был в кино?

– У нас билеты по классам.

– А какие у вас есть классы?

– Партер обычные – по двести. Партер бизнес-класс по двести-пятьдесят. VIP – по четыреста.

– Извините, VIP – это что же за штука такая?

– Это отдельные диванчики на двоих.

– Девушка, мне, пожалуйста, альков или будуар. Можно?

– Таких мест у нас нет, – вежливо ответила девушка.

– Тогда самый дешевый.

– А фильм-то вам какой?

– А тот, который на 12 часов. Что, разве нет такого сеанса?

– Сеанс-то есть. Но самый дешевый билет сто пятьдесят рублей.

Кассирша видимо решила, что Николай откажется, но он сунул крупную купюру.

«Странный какой-то, несет не пойми чего, – подумала девушка. – Альков какой-то», – посмотрела пятисотенную банкноту на просвет и выдала билет.